Каждый октябрь Иван оставляет свою виллу на Средиземном море и летит в Москву. Его массивная фигура с широкими плечами и гладко выбритой головой выделяется в аэропорту — годы занятий железом не прошли даром, хотя теперь он носит дорогие костюмы и тонкие очки для чтения.
В глубине рублёвского гаража у Михаила, среди новых машин, застыл его чёрный «Гелендваген» — молчаливый свидетель девяностых. Михаил, единственный выживший друг с тех времён, хранит его как положено: проверяет масло, заводит раз в месяц. Двадцать пять лет прошло, а запах салона всё тот же — кожа и едва уловимый аромат хвои.
Три часа по шоссе, мимо облетающих подмосковных рощ, мимо пожухлых полей, и вот она — деревня Околицы, затерянная среди осенних лесов.
В сарае находит старый триммер. Стрекот разрезает дневную тишину, скошенная трава ложится ровными рядами, наполняя воздух горьковатым запахом осени. Работает долго, пока солнце не начинает клониться к закату. Потом медленно подметает дорожки, слушая, как шуршат листья под ногами.
Старик Олег, знавший его отца, окликает через низкий штакетник между участками. «Похолодало нынче рано», — говорит он, опираясь на забор узловатыми руками, улыбаясь в седую бороду. Они молчат, глядя на ясное небо, потом Олег добавляет: «Заходил бы», но Иван качает головой: «В другой раз».
После работы идёт знакомой тропинкой к озеру. Вода темная, недвижимая, в ней отражаются желтеющие березы. Воздух особенно прозрачен в этот солнечный день, и далекий лес на том берегу кажется вычерченным тушью. Он медленно идет по берегу, шурша опавшей листвой, и каждый поворот тропинки отзывается в памяти, словно листая страницы старой книги.
Вечером, сидя в старом кресле, неторопливо пьёт водку, глядя в темнеющее окно. За стеклом качаются ветви яблонь, и кажется, что время остановилось, замерло в этом октябрьском вечере.
Утром он закрывает дом. В последний раз окидывает взглядом участок: облетевшие яблони, темнеющий колодец, старый сарай. Всё это останется здесь до следующей осени.
В салоне бизнес-класса он смотрит в иллюминатор. Первый снег кружится над Москвой, и внезапно, с пронзительной ясностью, он ощущает весь этот день как нечто уже отжившее, ушедшее в ту же глубину времени, что хранит его молодость, силу, жажду жизни. И странно понимать, что никакими деньгами, никакой властью над своей судьбой невозможно удержать ни этот влажный запах опавших листьев, ни седую улыбку старика у забора, ни тёмную гладь озера вдоль березовой рощи. Что весь этот мир — и этот октябрьский день, и старый дом, и он сам — всё тихо тает, как эти снежинки на холодном стекле, оставляя лишь память — единственное, что дано человеку, чтобы противиться исчезновению.
Осенний ритуал
